Дивеево: детей матери не отдают.

Элина Жгутова: Здравствуйте. Мы продолжаем рассказывать историю, печальную историю Натальи Финогеевой изДивеево, у которой отобрали семерых детей. У нас в гостях опять наш знакомый адвокат Надежда Гольцова, которая занимается делом Натальи Финогеевой. И вот недавно состоялось заседание, сейчас Надежда нам подробнее расскажет, как оно прошло. Напомню, что последний раз состоялся суд, в котором опека подала на лишение родительских прав Натальи Финогеевой, и Надежде удалось добиться, что суд дал отказ в лишении родительских прав Натальи Финогеевой. И следующим шагом был, я так понимаю, иск подан о неправомерных действиях опеки.

Надежда Гольцова: Да, мы пытались признать комплексно неправомерными все действия и решения, которые были совершены и изданы в рамках отобрания детей. Этому было посвящено наше заявление, которое рассматривалось в особом порядке, предполагающем сокращенный 10-дневный срок рассмотрения дела в суде. Именно это нас интересовало, потому что таким образом мы полагали, что можно в ускоренном порядке, до момента вступления в законную силу решения о лишении родительских прав забрать детей из детского дома. Но, вот, к сожалению, имеем то, что имеем. В удовлетворении заявления нам отказано. Основание для меня, если честно, остается полной загадкой, потому что у меня была полная убежденность, что иск будет удовлетворен, все было настолько явно и очевидно, что, конечно, решение повергло нас в удивление, скажем так.

Элина Жгутова: Я еще хочу все-таки для себя и для зрителей прояснить. Когда Наталья Финогеева вернулась домой, оставив своих пятерых детей на попечении одного из них, которому исполнилось 16 лет, и достаточно самостоятельных детей, она отсутствовала день, ночь и день. Когда она вернулась, она обнаружила дом свой заколоченным, закрытым, детей не было, дети отсутствовали. Впоследствии выяснилось, что дети находятся за 120 километров в детском доме, помещены туда без актов, без документов, без всяких извещений о том, где они находятся. А далее ей были запрещены все свидания с этими детьми, более того, когда один из детей заболел, 11-месячный малыш, то есть ему уже год исполнился на тот момент, ей отказали в ее праве находиться с ним в больнице в тот момент, когда его положили туда с высокой температурой. Заметим, что суд отказал в иске опеки о лишении родительских прав, то есть Наталья в своем полном праве, но дети находятся в детском доме и опека утверждает, что они будут ждать вступления решения суда о лишении родительских прав в законную силу. Хотя, по сути, мы же понимаем, что совершено противозаконное  действие с точки зрения этого суда, а возвращать никто детей не собирается. И на сегодняшний день ситуация такова же. Следующий суд говорит о том, что, во-первых, действия опеки почему-то правомочны, но все-таки попытайтесь объяснить, хотя бы так, как они объясняют, а почему они правомочны.

Надежда Гольцова: Я хочу сказать, что более того, то решение, которое состоялось в рамках искового заявления о лишении родительских прав, его же обжаловали органы опеки и попечительства.

Элина Жгутова: То есть они еще на обжалование? Это еще следующий суд?

Надежда Гольцова: Да, стандартный срок предусмотрен нашим законодательством на вступление решения в законную силу: это месяц, при условии, что в этот месяц не поступает жалобы от несогласной стороны. Так вот изначально после первого судебного заседания они говорили о том, что они обжаловать ничего не будут. Потом в конце их мнение поменялось, причем поменялось в самом конце того самого месячного срока. А это что значит? Это означает, что, судя по всему, они используют все возможности для того, чтобы максимально отсрочить момент вступления решения в законную силу, потому что, если бы они хотели сразу его обжаловать, то понятное дело, сейчас мы бы уже рассматривали эту жалобу.

Элина Жгутова: То есть эти 25 дней они просто выигрывали.

Надежда Гольцова: Да, они дождались конца срока и подали жалобу. И соответственно, теперь, когда еще в Нижегородском областном суде будет рассматриваться эта апелляция? Когда? Я думаю, что это не раньше конца мая.

Элина Жгутова: А дети все это время все равно будут находиться в детском доме?

Надежда Гольцова: Дети все это время в детском доме, да. Наталья туда ездит безуспешно, просит, чтобы ее там устроили как-то на работу хоть кем-то.

Элина Жгутова: В детский дом?

Надежда Гольцова: В детский дом, потому что денег-то нет, понятное дело, к ним не наездишься,а они на судебных заседаниях обвиняют ее в каком-то невнимании к детям, в том, что ее редко видит какой-то там главврач или еще кто-то. Такое ощущение создается, что она должна зайти в больницу помимо того, что к детям, еще обойти всех врачей, чтобы они видели, что вот она пришла. Это не снимает с нее необходимости бегать собирать справки для суда, печатать документы для суда. У нее нет ни ксерокса, ни компьютера, то есть для нее это тоже не так просто. Ситуация, конечно, очень печальная.

Элина Жгутова: Давайте мы просто скажем, что это беззащитный человек.

Надежда Гольцова: Абсолютно беззащитный.

Элина Жгутова: И люди этим пользуются, понимая то, что у нее нет. А вот ей предлагали адвоката государственного?

Надежда Гольцова: Нет, ей никто не предлагал адвоката государственного, более того, с того момента, как я стала общаться сама лично с органами опеки и попечительства, они абсолютно не стесняясь говорили мне: «А что же она сама? Что Наталья Геннадьевна не хочет с нами общаться?» Я объяснила, что возможности такой нет, потому что конструктивного разговора не получается. И вот предварительное судебное заседание, на которое я не приезжала, потому что оно носит такой не ключевой характер, скажем так, для дела, а расстояние достаточно большое из Москвы туда ехать. И, в общем, она там была одна, я слушала аудиозапись. Я вам скажу, там такое отношение, это даже себе сложно представить. Мне кажется, так надзиратели с заключенными не разговаривают, как с ней разговаривали, при том, что на сегодняшний день ни одним судебным актом не установлено ни в чем абсолютно никакой ее вины.

Элина Жгутова: Вы знаете, это совершенно типичное поведение.

Надежда Гольцова: Я была удивлена, если честно.

Элина Жгутова: Я советую Вам посмотреть, в Люблино такая же история у нас, мы тоже имеем эти аудиозаписи.

Надежда Гольцова: Отвратительно.

Элина Жгутова: То, о чем Вы говорите, абсолютно: надзиратели с заключенными обращаются гораздо более деликатно. У нас и СМИ точно так же себя ведут, когда люди, Андрей Малахов, Александр Гордон приглашают к себе на передачу якобы обиженных людей. Это действительно такие несчастные люди, с их точки зрения неуспешные, не состоявшиеся. И когда они начинают их просто обливать презрением, вот Александр Гордон назвал вшами этих людей, это было сказано в прямом эфире, в передаче Первого канала. Выгнал человека, который думал что-то иначе, он сказал: «Вы знаете, у нас люди многие живут в нищете, как вы понимаете». И Гордон выгнал его из зала, просто даже не дал ему слова сказать. Тут же выскочил какой-то радиоведущий такого своеобразного вида и сунул этим людям, сказал, что они должны купить презервативы на эти деньги и больше не плодиться. Это такой социал-дарвинизм в чистом виде. И вот этот социал-дарвинизм мы видим в таких проявлениях. Сейчас эти органы, якобы наделенные властью и пониманием, кто здесь достоин жить на этой земле, кто достоин плодиться и размножаться, а кто – нет, теперь устанавливают свои фашистские правила игры, если так можно сказать, фашистской игры, конечно, не бывает, то есть это такой ювенальный фашизм – вот он пришел в нашу страну, я вас просто уведомляю об этом. И начинают они сейчас естественно как любые такие хищники со слабых жертв, которые не могут себя защитить, как правило, это одинокие матери, многодетные, которых бросил муж, или пьет, или бьет. Это типичная ситуация, на сегодняшний день я лично наблюдаю пять таких историй. Я могу назвать пофамильно, поадресно. Это только я, еще у нас очень много людей в родительском движении, которые реагируют, каждый на своей территории, на такие ситуации. Это совершенно типичная ситуация. Детей отбирают, не оставляя никаких документов, никаких объяснений, ведут себя так же, как будто это какая-то преступница там или по меньшей мере какой-то сумасшедший человек перед ними находится. Да вообще, чего там говорить, недочеловек, вша перед ними находится – вот так они себя ведут. И вот теперь, когда мы пытаемся как-то противостоять этому, то, во-первых, это вызывает у них удивление, такое яркое, как это так, что за каких-то «нелюдей», с их точки зрения «нелюдей», которые вообще не достойны не то, что детей иметь, а жить вообще-то не достойны, еще вступаются какие-то люди и что-то хотят там им помочь и совершенно бесплатно. Понимаете? У них это такое вызывает удивление, неподдельный интерес и подчас испуг, значит, за этим стоит что-то большее, наверное, что-то здесь не так. И пока что во всех попытках наших найти хоть какую-тосправедливость счет не в нашу пользу, я Вам честно скажу. Я просто вспоминаю момент, когда мы с Ириной Яковлевной Медведевой были на митинге во Франкфурте-на-Майне, это германские женщины вышли против Югендамта. Германия – это страна, в которой ювенальная юстиция, ювенальный фашизм шагает по этой стране уже не один десяток лет, поэтому тому, что они говорили, можно верить. Они требовали только две вещи. Они хотели, чтобы четко обозначили признаки, по которым можно изымать детей, что является тем ненадлежащим воспитанием, вследствие которого можно изъять детей, мы сейчас с Вами еще поговорим, это как раз тот самый важный, первый. А второе – наказание для органов этих изъятий Югендамта тамошнего за неправомерные действия. За эти фашистские действия, которые производят эти органы, они требовали, чтобы была какая-то статья наказания. Ведь наши эти псевдогуманисты очень любят кричать, как в детдомах, как фильмы выходят, там «Мама, я тебя убью» или «Блеф, или с Новым годом!» о том, как когда они говорят, что такое депривация, и вот они рассказывают, какой это страх и ужас. А это не страх и ужас? Там, извините, дети уже лишены родителей, а здесь их лишает государство вообще-то. То есть даже не государство, а какие-то чиновники странные. А тут о депривации никто почему-то не говорит. Так вот начнем с того пункта, о котором говорили еще немецкие женщины. Так какие основания все-таки? Вы приехали и говорили, что и Вам какой-то закон надо зачитывать. Правильно я понимаю? На основании каких признаков они имели-таки право изъять детей?

Надежда Гольцова: Ну, извините, к сожалению, никакой акт они там не зачитывали. Они как-то очень странно выборочно ссылались на нормы права, которое у них, честно говоря, на территории Нижегородской области тоже страдает несоответствием федерального законодательства в частности. Поэтому, в принципе это один из наших следующих шагов, но не обжаловать его мне кажется невозможно, потому что, действительно, когда решение, не вступившее в законную силу создает уже какие-то правовые последствия, чего быть не может в принципе никогда в жизни, а у нас это есть, то есть она прав не лишена, а последствия все на нее распространяются и действуют. Так, может, никогда не вступит в силу этот судебный акт? Правильно? Правильно. А почему же тогда эти три месяца, а то и больше, она будет бесправна в рамках тех прав, которые оспариваются? Это первое. А что касается того, что они ей вменяли, эта позиция очень странная была в суде. Они опять ей говорили о том, что они пришли, что они увидели угрозу жизни и здоровью, но тут у нас опять-таки позиция была сформирована однозначно, потому что их же собственные свидетели…

Элина Жгутова: Нет, вот что с их точки зрения являлось угрозой жизни?

Надежда Гольцова: Они не могут сказать четко.

Элина Жгутова: Дымящаяся печка, правильно? Или это «одно из»?

Надежда Гольцова: Ну, вроде как дымящаяся печка. Но дело-то в том, что на предыдущем судебном заседании мы выяснили, что печка-то не дымилась, что те люди, которые были пятого числа, они ее истопили, дождались, пока печка прогорела и ушли. И соответственно, утром, когда пришла опека на следующий день, печка была холодная. О каком дыме, о какой копоти может быть речь? Не очень понятно. Суду я пыталась объяснить, что оправданны действия органа опеки, который там из дыма вынес детей. Но если они приходят, их оставили, во-первых, накануне, дымоход прямой сами те сотрудники сельской администрации, которые были накануне пятого числа, за день до изъятия детей, сказали, что да, они оставили и не волновались, все в порядке, у нас тоже печи, мы понимаем, что прямой дымоход не дает такой в принципе возможности. Это первое. Второе: они пришли, дети им сказали, что да, мы остаемся одни, эти показания записаны в протоколе, который мы пытались оспорить. Написано, что старший мальчик говорит: «Я, да, остаюсь один с детьми младшими, я могу о себе и о них позаботиться». Это о чем нам говорит? Это говорит о том, что быт не находится в стрессовой ситуации, как, например, могло бы быть, если мама ушла, ее, не дай бог, сбила машина или еще что-то. Ну, понятно, бывают такие ситуации, мамы долго нет, органы опеки приехали, смотрят дети в ужасе, они истощены и т. д. Тут ничего такого нет. Дети абсолютно спокойны, дети не истощены. Есть еда, которую, правда, органы опеки не нашли, равно, как и одежду. Правда, в рамках предыдущего судебного заседания выяснилось, что искали они ее там же, где и дети якобы – на полу. А на наш ответ «А вы не пробовали заглянуть в шкаф?» они сказали: «Нет, не пробовали». Ну, тут уж что уж? В шкафу-то одежду искать. Собственно говоря, такая ситуация.

Элина Жгутова: А на чем же тогда остановились?

Надежда Гольцова: Ни на чем не остановились.

Элина Жгутова: Все обвинения разрушены.

Надежда Гольцова: Вот, непонятно. Я хочу дождаться решения суда и, собственно говоря, узнать то, что не было разрушено – это утверждения опеки о том, что были антисанитарные условия, но опять-таки надо понимать, что 10-дневный срок обжалования действий госорганов или решений предполагает то, что мы исследуем исключительно документ. Вот как они в акте написали, вот только это мы и видим. А то, что они говорят на словах и разъясняют то, что они там написали, это мы в расчет принимать не будем, потому что в актах этого нет. И глава администрации, который на основании этих актов вынес свое постановление, он должен был видеть только их. Понимаете, в чем дело? А они и суду, собственно говоря, и нам пытались все это донести, что там, оказывается, мальчик закрывал на их глазах чайник какой-то занавеской и мог быть риск возгорания. Правда, не очень понимаю, каким образом от пара электрического чайника что-то могло загореться.

Элина Жгутова: А это были слова, которых не было в деле, да?

Надежда Гольцова: Не было. Это все слова.

Элина Жгутова: Это была уже другая эмоция, которая уже лишь дополняла.

Надежда Гольцова: А то, что в актах – это,пожалуйста. Дети не умыты – ну, это понятно, в 9 часов утра, когда девочку вытащили просто из кровати, разбудив.

Элина Жгутова: Я просто попрошу зрителей каждый раз эти определения переносить на свою жизнь. Что такое антисанитарные условия? Ну, у каждого свой взгляд. У нас же нет каких-то там градусников, грязи там или еще что-нибудь. Мы не можем это померить. Это все меряется глазами, а глаза могут быть заинтересованы вполне себе или замутнены, и т. д. То есть антисанитария, неумытые дети.  Вот у вас дети тоже действительно в какое-то время не умыты абсолютно. Отсутствие чистого белья, причем на полу. В шкафу у вас может быть все, что угодно, на полу они его не нашли – вот это отсутствие чистого белья.

Надежда Гольцова: Я так себе предполагаю, что для объективности, я об этом говорила в предыдущих судебных заседаниях, но ведь дело-то очень важное, потому что, у нас, когда взрослого человека арестовывают, для этого существует определенный порядок, нарушение которого ведет к освобождению человека и тому, что получают по шапке те, кто незаконно это осуществил. А с детьми, которые подвергаются такой жесткой психологической травме, можно поступать иначе и ничем не рискуя при этом. Больше всего меня, конечно, шокировало то, что у человека нет ни доли сомнения вообще, в принципе люди, которые пришли поддержать Наталью в процессе, сказали мне (я-то пыталась как-то апеллировать к наличию ) там у нее детей и каких-то тоже родительских материнских чувств. Мне сказали, что детей у женщины у этой нет, из органов опеки и попечительства, она такой министр без портфеля, сапожник без сапог.

Элина Жгутова: Вы знаете, типичная ситуация, когда мы эти ужасы наблюдали только за границей, в Финляндии, Норвегии и т. д., нам каждый раз рассказывали, как выглядит типичный соцработник этих органов, мы говорили: «Как? Они же сами женщины!» Нам говорят: «Ну что, во-первых, это, как правило, бездетные, а потом это лесбиянки, как правило». То есть это люди, ненавидящие вообще семью изначально. А потом, вы же не забывайте, еще раз говорю, есть же позиция такая, что они другие люди. И к детям, конечно же, это некрасиво. Они никогда не ставят себя на равных, они не считают, что они равные граждане, что это такие же люди, как и они. Это – они, а это – вот это вот.

Надежда Гольцова: Это, конечно, сложно себе представить, но с учетом передачи Гордона, о которой Вы говорили, это действительно так. Неужели так и говорить, что да, у моей сестры четверо детей, но у нее никогда такого в жизни не случалось.

Элина Жгутова: Во-первых, понимаете, а зал рукоплещет, это уже не какие-то единичные мнения каких-то там больных умов, мозгов, а это уже какое-то навязанное общественности мнение, потому что существует кастовость какая-то. Есть маргинальные неуспешные люди, для которых одни законы, а есть вот мы.

Надежда Гольцова: И опять-таки, о значимости матери. Суд тоже задавал какие-то странные вопросы. У нас, конечно, в процессе рассмотрения дела создалось некое ощущение, просто сложно предположить, что судья некомпетентен, потому что у нас все-таки существует достаточно серьезный порядок подготовки судей и квалификационных комиссий, которые они проходят, прежде чем бывают назначены на должность, поэтому в некомпетентности его как-то сложно обвинять. Что же здесь тогда, я хочу понять, пока не понимаю, решение получу – посмотрю. Не знаю, что там. Почему все получилось так, как получилось? Почему вместо того, чтобы рассматривать вопрос о нарушении закона, а закон у нас, несмотря на то, что он, конечно, не очень хорош и допускает такие варианты, но все-таки предполагает двухступенчатую систему отобрания детей, в рамках которой комиссия в составе минимум трех человек должна прийти. Как Вы и говорили, это должен быть коллегиальный орган, то есть это не одни глаза должны увидеть и сказать, что да, условия антисанитарные, да, детям в опасности. Это три абсолютно разных человека как минимум, максимум шесть, вот у них шесть человек в комиссии, должны прийти и увидеть, что да, и каждый должен в этом расписаться. Должна еще сказать про комиссию, там, конечно, очень забавный момент про администрацию. Комиссия была не в полном составе, это было в частности одним из оснований для оспаривания акта, потому что в комиссии должно быть шесть человек, а по факту приехало пять человек. Точнее не по факту, а расписались пять человек в акте, а приехало вообще-то три. Надо понимать, что комиссия явно была…

Элина Жгутова: А так и подписывали: «Вась, подпиши, ты же меня знаешь».

Надежда Гольцова: Так вот они в отзыве своем и написали, что «а что такого, почему же у нас председатель комиссии, он должен просто организовать выезд, а выезжать на место он не должен». На мой вопрос о том, что у вас председатель комиссии в комиссию не входит, они как-то что-то замялись, но сказали, что он не должен входить. Но это же бред. Это не то, что гражданскому кодексу, здравому смыслу противоречит. Я не очень, конечно, понимаю, чем руководствовался в этом плане судья. Ну и вопросы, которые он задавал – там акценты расставлялись как? Ну, как же так, 11 месяцев ребенку, вы поймите, он остался один. Не знаю, может, опять-таки на кого-то это так влияет, на судью в частности.Но с другой стороны, мы же понимаем, что 11 месяцев – это, ну, поменял подгузник, это дал еды, ну, и вот ребенок лежит, он не бегает, не прыгает.

Элина Жгутова: Так там девочка 10 лет, мальчику 16 лет. Это уже раньше в многодетных семьях в деревне вообще разговора не было – с 10 лет она уже была хозяйкой вообще-то в доме. Она кучу работ должна была выполнять по дому.

Надежда Гольцова: Безусловно, так и есть.

Элина Жгутова: Уход за младенцем – это «одно из». Там еще корову подоить, дрова поносить и т. д. Ну, ладно, времена сменились, но это не означает, что она глуха, слепа и безрука.

Надежда Гольцова: Да, при этом мы опять-таки скажем, что забирать детей абсолютно здоровых, то есть, конечно, там со страдальческим выражением лица они рассказывали о том, как они пришли, этот ребеночек лежит, ручки холодные, ножки холодные. Ну, я не знаю, у меня у дочери постоянно ноги холодные, руки холодные – ничего страшного в этом не вижу. Может быть, у них какие-то опять-таки другие представления о том, как должны быть одеты дети.

Элина Жгутова: В том-то и дело.

Надежда Гольцова: Но это явно не основание для того, чтобы отнимать детей у матери. Так вот, а в детском доме дети болеют постоянно. У одного ребенка конъюнктивит, второй ребенок с 40 градусов поехал в больницу, когда только сказали Наталье, та пыталась пробиться, ее просто аккуратненько высылали. Когда я подключилась к этому моменту, ребенок резко выздоровел. То есть мы написали пару писем, в опеку я позвонила, в больницу, в детский дом – после этого ребенка выписали просто.

Элина Жгутова: А сейчас можно следить за тем, что уже будут готовиться какие-то дела на усыновление или на передачу в центры заместительные, или уже на усыновление в какие-то патронатные семьи. У нас сейчас запускается этот институт, очень бойко запускается, фостерных семей, где за каждого ребенка дают. Ну, или там иностранное усыновление, у нас, слава Богу, еще никто не отменял. У нас, может быть, какие-то иллюзии у людей сохранились. У нас в Америку официально нельзя усыновлять детей, а все остальное у нас сохранилось. У нас любой транзит, пожалуйста: через Европу, через Испанию, как угодно. Все те же дети попадут в те же Америки, просто они пройдут несколько этапов и просто будет логистика посложнее и накладные расходы у продавцов больше. А так в принципе у нас дети – ходовой товар. Правда, сейчас уже рынок устраивают у нас в стране, потому что вот есть сейчас эти фостерные семьи, закон о фостерных семьях, все детдома упраздняются, все идет на частные руки практически, потому что НКО – это частные руки. Так все-таки они ссылались на статью об оставлении детей, то есть дети были изъяты как оставшиеся без попечения родителей, да?

Надежда Гольцова: Да.

Элина Жгутова: То есть день-ночь-день – это все, это дети лишенные родительского попечения?

Надежда Гольцова: Да, и это при том, понятно уже, что статья, на основании которой это возможно – это статья Семейного кодекса, которая предполагает, «через запятую», что дети, оставшиеся без попечения родителей – это либо дети, у которых родители умерли, либо дети, родители которых признаны в установленном порядке судом недееспособными.

Элина Жгутова: Ну, сумасшедшими.

Надежда Гольцова: Сумасшедшими, да, абсолютно верно. Если они алкоголики хронические или наркоманы, если они находятся в местах заключения, в тюрьме.

Элина Жгутова: Это понятно.

Надежда Гольцова: То есть они существуют номинально, формально их нет. В этом-то и проблема, потому что когда Наталья спрашивает: «А могу ли я с детьми гулять на территории детского дома? А могу ли я…?» – я не могу ничего ей на это ответить, детский дом в принципе не предполагает возможность встреч. Это в больнице можно, это может в каких-то иных социальных учреждениях. В детском доме это не предполагается в глобальном смысле этого слова. Особенно тогда, когда, понятно, что в социально-реабилитационный центр у нас дети могут помещаться по заявлению родителей, когда там есть некая сложная ситуация в их жизни, может быть такое. Детский дом – тут совсем другая история, поэтому каких-то таких правил, на которые можно было бы ей порекомендовать ссылаться, фактически нет. Она законный представитель, у нее преимущественное право воспитания, заботы и ухода за детьми в соответствии с действующим законодательством и опять-таки у детского дома тоже есть некий комплект документов, подтверждающий, что и их действия по содержанию детей в детском доме законны. То есть помимо того, что такая сложная процедура отобрания детей, установленная законодательством, которая грубейшим образом была нарушена и без какого-либо зазрения совести, без каких-либо беспокойств по этому поводу. Кроме того, еще создана такая цепочка ненормативных актов, которые принимаются при помещении ребенка в детдом. То есть сначала его отбирают на основании постановления, потом передают в детский дом, опять на основании постановления и путевки в детский дом из министерства образования. То есть, чтобы их забрать оттуда, нужно обжаловать все, что есть, а это много и это долго. И исключить ни одно из звеньев этой цепочки фактически невозможно. Понимаете, в чем дело?

Элина Жгутова: Условно говоря, при живом родителе, не наркоманке, не алкоголичке, в здравом уме и трезвой памяти, не лишенной родительских прав, не ограниченной в родительских правах, дети находятся на законных якобы основаниях в детском доме, и закон говорит о том, что в этом случае мать с детьми общаться не может. Вот реальная ситуация на сегодняшний день.

Надежда Гольцова: Да, именно так, по сути, и есть, как это ни страшно звучит.

Элина Жгутова: То есть если кому-то очень сильно захочется наших с вами детей, ну, мало ли, редкое совпадение органов – возьмем грубый случай, очень захочется именно нашего какого-то одного ребенка забрать, то сделать это можно будет на совершенно законных основаниях на сегодняшний день. И имея родственные узы, ничем себя не запятнав перед обществом, мы все равно окажемся в ситуации беспомощности перед тем законом, который якобы сейчас трактует их правоту.

Надежда Гольцова: Безусловно, конечно, потому что в отношении каждого из нас может появиться акт, в котором будет написано, что наш ребенок имеет доступ к электроприборам. Правильно? Правильно. Имеет наш ребенок доступ? Конечно. А к предметам особо опасным в быту без расшифровки? Будет так написано и, пожалуйста, что вы на это скажете? То есть нет никакой конкретики и расшифровки. Я это не очень понимаю.

Элина Жгутова: Вот это тот пункт, помните, когда я говорила про немцев, вот столпы, на которых стоит этот ювенальный фашизм. Вот этот столп – это тот дьявол, который кроется в деталях. Деталей нет. Вот как раз тот закрытый черный куб, в котором все, что угодно, может быть.

Надежда Гольцова: Да, вот это я пыталась донести судье, потому что фактически есть постановление, которое дает рекомендации по поводу того, как нужно заполнять этот акт. И вот как раз в рамках описания безопасности детей там написано, по каким параметрам нужно это оценить. Вот доступ к электроприборам – это критерий оценки. Условно говоря, если вам предлагают описать платье по фасону, модели и цвету, то вы описываете, что оно красное, длинное, фасон какой-то там. Они описывают его так: платье имеет фасон, длину и цвет, и на полном серьезе считают, что это информативно. Фактически именно так и получилось в этой ситуации. Сложно предположить, что там может быть в решении. Судья задавал мне какие-то странные вопросы, то есть на предмет того, почему ребенок старший не учится. Ситуация просто понятна, в разных семьях разные ситуации, но основное все-таки это то, что дает ребенку мать, не может дать ни одно социальное учреждение, никакая школа никогда в жизни. А сейчас старший ребенок находится в детском доме, его там бьют, Наталья приехала – он с синяками. Уже какая-то, я так поняла, 18-летняя воспитанница детского дома, или около 18 лет ей, с ребенком со своим. Ну, там какая-то странная ситуация, не очень понятная. Вот она его там бьет, воспитатели к этому относятся как-то философски. Он пишет ей письма: «Забери меня, я не хочу здесь». Она пишет, старшаядевочка Февронья, пишет ей письма. Ну, все очень грустно. Наталья сидит одна в своем доме, который ей отремонтировали.

Элина Жгутова: Я поняла, Сергей отремонтировал ей дом.

Надежда Гольцова: Все уже готово. Знаете, выглядит это все ужасно.

Элина Жгутова: То есть пустой чистый дом.

Надежда Гольцова: Пустой чистый дом.

Элина Жгутова: Зато никакой антисанитарии, стерильно – детей тоже нет.

Надежда Гольцова: Да, настолько стерильно, что вообще ничего нет.

Элина Жгутова: Мечта: вывести как вшей. Вот они этим и занимаются.

Надежда Гольцова: Я хочу еще сказать о том, что,конечно, опять там была большая группа поддержки. Это местные жители, которые точно так же обеспокоены этой ситуацией. У них там, в общем, органы опеки и попечительства ходят, где хотят. Они могут прийти к бабушке, например, к которой приехала внучка, посмотреть, сказать: «А где у вас компьютер? А-а-а, у вас туалет совмещенный. Что-то как-то странно у вас». Ну, вот как-то так. Представляете? И хочу сказать о том, что отрывать ребенка от матери – это стресс для любого ребенка. Это, по-моему, аксиома.

Элина Жгутова: Вы знаете, либералы от детозащитников очень хорошо это понимают. Еще раз говорю, снята куча фильмов о том, какая жуткая вещь депривация. Депривация – это как раз отъем от матери ребенка. В этом смысле они очень хорошо все подкованы, но почему-то здесь это не работает.

Надежда Гольцова: Вот я им и говорю. Здесь как получилось? Они приехали, позвонили Наталье, сказали: «Наталья, а что, где Вы?» Она сказала, что она находится не в области, соответственно они сказали: «Приезжайте прям вот сейчас же сюда». Она сказала: «Я прям сейчас же не могу». После этого ей сказала представитель органа опеки и попечительства: «Ну, тогда мы Ваших детей забираем. Встретимся в суде». Вот такой был разговор. Но это ли вот опека, в прямом значении смысле этого слова забота о детях? Я им и сказала в суде об этом:«Ну, что же вы не заботящиеся, а карающие органы фактически?»

Элина Жгутова: Фашисты – это каратели.

Надежда Гольцова: Причем караете тех самых незащищенных деток. Вы же должны их любить. Как же так? Я им говорю: «Ну, вот вы остались бы там. Говорите, грязно? Прибрались бы. Ну что вы? Что вообще вы сделали по этому делу?»«Мы увидели все, какая плохая ситуация».

Элина Жгутова: То есть Вы предприняли безнадежные попытки совесть поискать там.

Надежда Гольцова: Да, я попыталась, что уж? Смеялись, Вы понимаете?

Элина Жгутова: То есть смех был в ответ?

Надежда Гольцова: Смех. Абсолютно там были удивлены все, и я в том числе. То есть это сделали бы вы? Смеются. Я говорю: «Ну, что посидели бы, подождали бы, может, мама приехала бы. Сказали бы, сижу жду вас там, не знаю, день. Приезжайте. Все вопросы на месте». Смех в ответ. Смех, Вы понимаете? Страшно вообще, конечно.

Элина Жгутова: А съемку делать не разрешают и разрешают только аудиозаписи какие-то?

Надежда Гольцова: Нет, съемка возможна по разрешению суда, но видеосъемки у нас не было в этот раз.

Элина Жгутова: Понятно. Какие сейчас перспективы? Что сейчас вообще ждет? Что-то делается сейчас еще?

Надежда Гольцова: Сейчас ждем, пока вступит в законную силу решение суда. Точнее, как оно вступит? Нет, мы не ждем, когда оно вступит. Ждем, пока будет назначено к рассмотрению апелляционная жалоба на решение суда о лишении родительских прав. В тот день, я надеюсь, когда будет назначено судебное заседание, пройдет рассмотрение, будет вынесен соответственно тот самый окончательный акт судебный в Нижегородском областном суде, который позволит вступить в законную силу решению. Какое оно может быть? Оно может быть по закону и может быть решением о лишении родительских прав. Но это был бы полный нонсенс, потому что на мой взгляд, помимо того, что в принципе законных оснований для лишения родительских прав не было, даже несмотря на то, что она уехала, оставила.

Элина Жгутова: То есть теперь все подведено в соответствии с их нормой, да?

Надежда Гольцова: Теперь уже даже, да, с их законными требованиями, их тоже удовлетворили. Правда, сейчас выясняется в этом судебном заседании, стало понятно, что видимо ей вообще нужно переходить в какой-то дом, в котором нет печки ,наверное, так. Что они придумают на следующий день, я уже не представляю. Может быть, они там захотят, чтобы в Оксфорде учился мальчик?

Элина Жгутова: Не хочу быть крестьянкой, хочу быть  столбовою дворянкой.

Надежда Гольцова: Да-да, то есть это может быть до бесконечности. Это первое, что будет. Второе, мы получим решение, решение должно быть у нас в среду вот по этому делу об оспаривании действий госорганов и их решения, и будем естественно его обжаловать.

Элина Жгутова: То есть отказ?

Надежда Гольцова: Ну, вот отказ нам мы тоже будем обжаловать естественно.

Элина Жгутова: А нельзя как-то вот, допустим, инкриминировать им статью похищения ребенка?

Надежда Гольцова: Похищение ребенка невозможно инкриминировать, потому что похищение предполагает неизвестность в плане того, где ребенок находится. Мы-то знаем, где ребенок находится.

Элина Жгутова: Ну, хорошо. Можно ведь похитить и удерживать, допустим, нет?

Надежда Гольцова: Для этого знаете нужны… Знаете как, откровенно говоря, я думала о возбуждении уголовных дел по служебному подлогу, в том числе, или по превышению должностных полномочий. А он с учетом грубых нарушений закона, которые были и более того, знаете, самое смешное, что они даже не оспаривают свою администрацию, то есть они действительно говорят, что да, мы приехали, да, мы приехали в 9 часов, да, мы никаких актов не составляли. Вы понимаете? То есть и судья в этом плане, конечно, очень сильно удивил. Мы ничего не составляли, постановление главы администрации, о котором идет речь в Семейном кодексе, на основании которого детей можно изымать, его не было у нас на руках. Мы просто приехали и забрали. А закон-то как предполагает? Что они приехали комиссионно, посмотрели, дальше у них есть день на составление того самого акта. Да, они могут его не составлять сразу, но приехать забирать они должны с актом главы местного самоуправления, то есть с актом главы администрации. Другого там быть не может. А его не было. И как бы, они об этом и говорят, и пишут. И когда я собственно взывала к судье о том, что ну, как же так, вы же судья, вы должны понимать, вы не должны задавать нам вопросы, почему не учатся дети, вы не должны задавать нам вопросы, почему в 11 месяцев ребенок остался один и куда уехала мама. Вы должны просто взять и посмотреть, что акты не позволяют сделать вывод о том, что дети в угрозе. Ну, просто не позволяют. Это даже не оценочно, вот то, что я вам говорила про платье, фасон, цвет и т. д. Это невозможно сделать вообще никак, абсолютно. Комиссия неуполномоченным составом присутствовала – это тоже невозможно как-то оспорить, потому что это их сведения, их данные, которые нам чудным образом, чудесным, были предоставлены свидетелем со стороны органов опеки и попечительства, как это ни странно. Понимаете, в чем дело? Не понимаю, даже предположить не могу. Самой интересно узнать, что там будет написано.

Элина Жгутова: Ладно, спасибо большое, Надежда. Будем следить дальше за ситуацией с матерью Натальей Финогеевой, чем можем, поможем. Прошу вас также откликнуться, если есть какие-то варианты помощи. Может, пикет устроить, приехать, на месте как-то разобраться, еще что-то, какие-то, может, есть знакомые депутаты, чиновники в этой сфере. Давайте все как-то будем участвовать, иначе это волна захлестнет, боюсь, очень большие слои населения. Спасибо большое.

Надежда Гольцова: Пожалуйста.

Элина Жгутова: Спасибо. Всего доброго.

Надежда Гольцова: До свидания.

Фотоотчет о судилище семьи

Ребенок: органы опеки тащили меня за волосы

Изъятые за бедность: нужна помощь

Дети в Дивеево изъяты за бедность

В Дивеево изъяты четверо детей