Россия без детей-сирот - программа на ОТР

 

"Никакое дело нельзя хорошо сделать, если неизвестно, чего хотят достигнуть". Антон Макаренко.

Программа на ОТР, посвященная реформе государственной системе детских домов.

Валерий РЯЗАНСКИЙ, председатель Комитета Совета Федерации по социальной политике

Галина СЕМЬЯ, член координационного Совета при Президенте РФ по реализации национальной стратегии действий в интересах детей, доктор психологических наук

Элина ЖГУТОВА, член Совета по защите традиционных семейных ценностей при Уполномоченном по правам ребенка РФ

Елена АЛЬШАНСКАЯ, руководитель БФ "Волонтеры в помощь детям - сиротам"

Лариса ПАВЛОВА, председатель Правления Некоммерческого партнерства в защиту семьи, детства, личности и охраны здоровья "Родительский комитет"

Евгения АКСЕНОВА, член Ассоциации педагогов семейных детских садов

Николай Матвеев: Здравствуйте, это дискуссионная площадка "ПРАВ!ДА?" на Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев, и вот тема сегодня.

Год назад в России началась реформа сиротских учреждений. По мнению экспертов, ситуация сдвинулась с мертвой точки, но большинство чиновников по-прежнему плохо понимают суть и задачи реформы.

Николай Матвеев: Ну, проще говоря, я думаю, эксперты сегодня все это подробно препарируют, разложат. Была старая институциональная система, такие, знаете, большие детские дома коридорного типа, когда дети по 300, по 400, а то и по 500 человек все вместе, что-то похожее на детский лагерь, ну и пионерский лагерь. Ну и вот новая система – это группы по 6-8 человек, где есть и маленькие, и взрослые, и они сами готовят себе кушать, и у них есть отдельные блоки для сна, для игр. В общем, условия, приближенные к семье. Насколько это история функциональная, какие результаты она дала за этот год – вот об этом будем сегодня говорить в программе "ПРАВ!ДА?". Елена Леонидовна, ну все-таки, вот уже год, простите за это слово, "катают" эту систему, ну и насколько она результативна, есть ли… можно ли пощупать результат?

Елена Альшанская: Я скажу так: еще год. Это очень-очень мало, учитывая, что, действительно, десятилетиями у нас была выстроена такая коммунарная, да, общая система более казарменного типа устройства детей. И, конечно, изменилось не только то, что группы стали более маленькими – должны стать более маленькими или теперь в них можно готовить – но и само целеполагание работы этого учреждения, этой системы. Самое главное, чтобы ребенок как можно быстрее вернулся либо в свою кровную, либо устроился в новую семью. И, конечно, это изменение парадигмы. На нее года мало однозначно. И поэтому, хотя мы видим уже какие-то результаты, понятно, что для того, кто думал, что пройдет год, и у нас резко все изменится, и мы проснемся в новой стране, где будут только маленькие детские дома с маленькими, по семейному типу группами, - этого, конечно, не случилось и не случится в обозримый короткий срок. Но то, что уже изменилось целеполагание, ставятся другие задачи, другие требования, понятно, что, я думаю, лет пять нам нужно, чтобы эту систему изменить довольно кардинальным образом.

Николай Матвеев: Спасибо. Галина Владимировна, мы еще поговорим о новой системе обязательно, разложим все по полочкам. Я хочу понять по старой: что было не так, почему вообще встал вопрос о переменах?

Галина Семья: Если говорить вообще о системе, о некоей истории развития семейного устройства детей-сирот и, соответственно, системе институционализации, то надо сказать, что у нас есть два этапа. Первый этап – это, примерно, он начинается в 95-м году, когда появилась программа федеральная "Дети-сироты". И она длилась до 2005 года. В 2005 году… Причем за все это время эксперты, которые работали на этой программе, пытались что-то сделать в детских домах. Но это все сводилось к тому, что разрабатывались воспитательные программы различные, и никоим образом не шло устройство детей в семьи. И все хорошо жили, были воспитатели, жили большими группами – по 15-20 человек в группе. Потом постепенно понимание того, что это невозможная ситуация. В этих условиях искажается развитие ребенка: мы получаем выпускника, полностью не готового к самостоятельной жизни. Есть разные концепции, с помощью которых объясняют, почему ребенку плохо в таких условиях. Сейчас самая модная теория… Вначале был "госпитализм", потом теория депривации, сейчас появилась теория привязанности. Если у ребенка не сформировалась привязанность в первые годы жизни, вообще она формируется на первый год жизни ребенка, то ребенок не умеет дружить, не умеет любить и так далее.

Николай Матвеев: Позвольте уточнить: это в том случае, когда человек каждый день видит до 60 взрослых и не знает, кого он может считать тем самым близким.

Галина Семья: Да, и очень популярно было раньше, особенно домам ребенка, гордиться тем, что у них большое количество специалистов, которые приходятся на одного ребенка. Это самый плохой показатель, который может быть вообще. У нас очень много было исследований российской школы в этом направлении, много исследований очень известных западных. И все давно уже специалисты поняли, что ребенок должен воспитываться в семье, а если семьи нет, то хотя бы те условия, которые создаются, они должны быть приближены к семейным. И вот в 2005 году эта точка отсчета вот этой вообще реформы деинституционализации. То, что мы сейчас говорим о реформе учреждений, это один из этапов деинституционализации, этот термин означает вывод ребенка из условий институционализации, из учреждения на семейные формы. И если говорить о ней как о политике, то это, прежде всего, что такое: это мы не должны допускать попадания новых детей в эту систему государственного попечения или минимизировать это, а это значит активная работа по профилактике. Потом это семейное устройство детей, которые попали в эту систему, это число детей постоянно сокращается. Что-то нам надо делать с этими учреждениями: их нужно либо реформировать, либо реструктуризировать. При этом встает вопрос о сопротивлении персонала, это проблема во всех странах.

Николай Матвеев: Это очень важная тема, мы еще ее коснемся.

Галина Семья: И тогда для тех, кто останется в этой системе, необходимо создать какие-то принципиально другие условия. Это та политика, которая активно начала двигаться с 2005 года, после того когда президент поручил в своем Послании Федеральному собранию, губернаторам вместе с Правительством, найти механизмы сокращения детей в учреждениях.

Николай Матвеев: Все ясно, спасибо.

Елена Альшанская: Можно я дополню?

Николай Матвеев: Коротко, пожалуйста.

Елена Альшанская: Очень коротко, потому что, на самом деле, такая этапность – она общая, к которой все подходят. Сначала идея, что всех детей надо устроить в семью, и вот с 2005, с 2006 года идет активизация семейного устройства. Потом следующий шаг – идея о том, что для тех, кто остался, нужно менять систему в самих учреждениях. Но вот до третьего шага мы вот только сейчас доходим.

Николай Матвеев: Какой третий?

Елена Альшанская: Третий, на самом деле, должен быть первым. Самое главное – это то, что нужно не допускать попадания новых детей в систему, и поддержка именно кровной семьи и работа с кровными родственниками должна быть, на самом деле, основной и первичной. Но мы идем как бы с конца в эту историю, я надеюсь…

Николай Матвеев: Позвольте. Валерий Владимирович, я задам вопрос.

Валерий Рязанский: Потому что брак на входе в систему все равно есть, и избавиться…

Николай Матвеев: Позвольте я задам вопрос. Вот с этой институциональной системой мы говорим о полном демонтаже или все-таки о каком-то переформате, и вот что-то в прошлой системе было такого, что нужно сейчас вот перенять.

Валерий Рязанский: Мне представляется, что любые системы, которые напрочь отвергают опыт и практику предыдущего периода, они не всегда обречены, что называется, на успех. Поэтому нужно, конечно, умело воспользоваться всем тем опытом и позитивным, которые были в той системе. Я не специалист в области такой педагогики, но мне, наверное, по жизни повезло: представляя интересы Курской области, повидал много разных детских учреждений, и есть опыт тот, о котором Галина Владимировна говорила с точки зрения сопротивления персонала. Я позже, может быть, остановлюсь на этом. И опыт одного детского дома, которого… через некоторое время я приехал к ним на юбилей 15 лет. Так вот они уже тогда использовали этот метод семейного обустройства групп.

Элина Жгутова: Скажите, что за детский дом?

Валерий Рязанский: У него номер курский там, детский дом такой-то такой-то.

Галина Семья: Тем более сейчас все уже переименовались.

Валерий Рязанский: Это было…

Николай Матвеев: Простите, вот в чем было, вы сказали, нельзя… А в чем тогда позитив?

Валерий Рязанский: Когда я приехал к ним на юбилей, я услышал интересные цифры: из числа выпускников именно такой формы детского дома вновь созданных семей было, по-моему, 185. То есть выпускники создали свои семьи, и в этих семьях были рождены дети, и ни один ребенок, рожденный в этих семьях, не повторил историю своих родителей.

Николай Матвеев: Так, может быть, это заслуга конкретных людей этого курского детского дома, а не системы?

Валерий Рязанский: Да, я думаю, что и то, и другое. Значит, был выбран правильный метод, правильный инструментарий взросления детей в этом…

Лариса Павлова: А когда это было, извините, когда это было?

Валерий Рязанский: Ну, это было вот буквально в позапрошлом году, 15-летие одного из детских домов, приехали выпускники.

Лариса Павлова: То есть недавно. Сколько лет дому?

Валерий Рязанский: Ну, если 15-летие, значит, 15 лет.

Лариса Павлова: Пятнадцатилетие? Значит, это все-таки достаточно новый дом.

Галина Семья: Ну, у нас всегда были звездочки.

Валерий Рязанский: То есть чуть-чуть раньше начали использовать эту методику, и она была разной, эта методика. У каких-то детских домов была такая методика, у каких-то – вот именно семейное устройство. И я был в этих группах, видел эти комнаты совместного проживания. Ну, может быть, это все было в меньшей степени… ну, будем говорить, сделано так, как сейчас требуют.

Галина Семья: Нет, создание условий, приближенных к семейным, это всегда закладывалось в задачи детского дома…

Николай Матвеев: Другой вопрос, воплощали ли это в жизнь или нет.

Галина Семья: Но просто все дело в том, что это не поощрялось. Тот же самый СанПиН, который диктует, как, что может быть устроено, он даже и сейчас, переделанный, он все равно препятствовал. Вот вы сказали: "Они сами там готовят". А вы попробуйте организовать готовку…

Валерий Рязанский: Поэтому, когда встал вопрос об изменении методики, для меня было совершенно очевидно – перед глазами пример, я его поддержал.

Николай Матвеев: Может быть, этих реформаторов подтолкнули эти цифры: один из десяти… Эти цифры, они доступны. Один из десяти социализируется, 40% попадают в тюрьму, 30% не доживают…

Галина Семья: Так, стоп! Вот я просто…

Николай Матвеев: Это неправда?

Галина Семья: Это неправда, я с этой статистикой бьюсь всю жизнь.

Николай Матвеев: Давайте и здесь ее тоже.

Галина Семья: Я долго искала источники этой статистики: каждые там, чуть ли не каждый четвертый кончает жизнь самоубийством и так далее. Это была статистика, которая была в свое время выпущена в начале 90-х годов по отношению к детям, которые вышли из мест лишения свободы. Это были эти данные. Но эти данные до такой степени живучие, что даже, я помню, у нас министр МВД…

Лариса Павлова: Вы знаете, есть практика. Можно я вас перебью, немножко в сторону от сухих цифр. Вот я занимаюсь… Такая есть организация "Родительский комитет", и у нас есть группа, которая занимается детями-сиротами. И начинают заниматься так: вначале приходят в детские дома, поздравляют с днем рождения, дарят подарки, и какие-то дети высказывают желание общаться. И вот потом эти дети общаются, потом вырастают, уже часть этих детей – им уже по 20 с лишним лет. И мы наблюдаем десятки и даже сотки уже, наверное, этих детей. Как правило, эти дети живут стаей. Дети неплохие, просто они живут стаей. Они собираются вместе, они моделируют тот образ жизни социальной, которую они имели в детском доме. Как правило, они ходят на грани риска, они социально не адаптированы не только к быту, но они не адаптированы и к жизни общества. Они становятся либо жертвами, либо сами под предводительством различных взрослых или кого-то становятся преступниками. Таких тоже очень много. И я должна сказать, что из тех детей, которых мы наблюдаем, это не самые худшие дети. Но, если процентов 10-15 могут создать свою жизнь нормально, это максимум. Это то, что я вижу на практике 15 лет. Поэтому не надо сейчас говорить о цифрах, а я думаю, что эта реформа – она назрела, но мы взяли модель, скажем так, вот, западную модель. Приемные семьи, фостерные семьи. И вот, значит… На это, во-первых, нужны деньги – это один вопрос.

Николай Матвеев: Это, по-моему, речи о помещении в детский дом не идет – сразу ищут фостерную семью.

Елена Альшанская: В этой реформе нет ни слова про приемные семьи.

Лариса Павлова: Секундочку, секундочку. Если можно, я договорю: так вот, посмотрите, приемная семья – да, никто не говорит, что семья всегда лучше, чем детский дом. И я думаю, что вряд ли это кто-то будет отрицать. Но другой вопрос: как строить модель этой семьи. Вот нельзя отрицать все то, что было. Я совершенно согласна со своим коллегой. Посмотрите: у нас раньше были детские дома, и из этих детских домов, особенно после войны, выходило очень-очень много людей, которые и семьи создавали, и так далее. Другая атмосфера в обществе была, понимаете? Другая модель воспитания была в том же самом детском доме.

Элина Жгутова: Это были другие сироты.

Лариса Павлова: Да, там сейчас детям ногти красят, вот пятилетним уже.

Николай Матвеев: Ну, есть пример: вот у меня знакомый мальчик – он даже не знал, что чай сладкий… что туда кладут сахар. Он думал, что он изначально сладкий.

Лариса Павлова: Ну, это уже детали, да.

Евгения Аксенова: Вы очень правильно говорите про общество, потому что вот во всех этих этапах я не вижу, где работа именно с обществом. Для того чтобы сироты нормально адаптировались на выходе из детского дома или из приемной семьи, должно быть готово общество их принять. То есть, если мы говорим "жертвы блокады", мы говорим "жертвы военных действий"… Жертвы сиротской системы, даже если этот ребенок в самом раннем детстве был в детском доме, потом он попал в фостерную или приемную семью, на нем все равно есть определенный отпечаток. Он требует немножко другого, более бережного к себе отношения.

Элина Жгутова: Дело-то не в этом. Там были дети героев, погибших в войне. Сейчас – дети алкоголиков, наркоманов. Это разные вещи.

Евгения Аксенова: А это одни…

Лариса Павлова: Если можно, я все-таки… Все-таки по теме, два слова буквально по теме. Мы как бы вначале так вот рисуем общий наш взгляд. И вот посмотрите: да, приемные семьи – это неплохо, дома детские семейного типа тоже очень неплохо. Я думаю, что мы на сегодня не можем изжить полностью детские дома, потому что…

Николай Матвеев: Те самые вот, старые, институциональные, большие.

Лариса Павлова: Те самые… Потому что все равно какие-то детские дома останутся, пускай они будут интернатного типа, какого угодно типа. Но не всех детей могут принять приемные семьи, не всех могут усыновить. И часть детей возвращается туда, откуда пришли, потому что дети больные, дети социально не адаптированы…

Николай Матвеев: Вы, наверное, сейчас больше говорите про подростков, 5800 возвратов в год.

Лариса Павлова: И десятилетние, и семилетние, и психически больные – я сталкиваюсь с разными случаями. Поэтому что я хочу сказать? Я хочу сказать, что вот вырвать… совершенно права моя коллега, когда говорит о том, что ставили задачу прекратить поступление детей в эти дома общего типа, для того чтобы у них с детства не формировалась модель вот этого… стаи коллективной. И чтобы да, я не знаю, когда мы этого достигнем с учетом наших бюджетов, мировой политики и так далее, но эта задача замечательная, но это не сама цель. Вот Макаренко вы привели слова.

Николай Матвеев: А какая цель тогда?

Лариса Павлова: Вот когда ты знаешь, чего ты хочешь, тогда ты сделаешь, что ты хочешь.

Николай Матвеев: Мы не знаем? Мы реформируем без цели?

Лариса Павлова: А мы… Конечно, пока мы планируем какие-то конкретные вещи – прекратить доступ детей туда и реформировать систему, сделать их социально адаптированными. Но мы же хотим… У нас раньше было: каждый ребенок должен быть счастливым. Понимаете? Мы что, про это вообще забыли? Никто уже про это не упоминает. То есть мы должны модель создавать, чтобы думать о том, что ребенок не только должен быть социально адаптирован, но он должен максимально реализовать себя и при этих условиях воспитания иметь максимально возможное здоровье, которое ему позволено. Судьба ребенка главное.

Николай Матвеев: Евгения Владимировна, пару слов о себе. Вы же, я насколько знаю, мама, которая усыновила троих детей, кажется. Расскажите о ребята и как вот… С какой вы процедурой столкнулись, где были сложности при усыновлении?

Евгения Аксенова: Ну, практически нигде. С точки зрения документов сейчас все настолько просто, доступно. Можно найти список, пройти школу приемных родителей, где колоссальная поддержка, то есть и расскажут, и покажут, и за ручку, фактически, отведут. В детских домах, вот, наверное, наш случай счастливый, но мы тоже не встретили никакого сопротивления. Одного ребенка мы забирали еще из реабилитационного центра, это было шесть лет назад. А двух других – из детских домов, коррекционных, специализированных. Никаких преград мы не встречали.

Николай Матвеев: А как вы пошли на это решение? Когда человек принимает это решение и почему?

Евгения Аксенова: Это сложный вопрос.

Николай Матвеев: Ну, вы себя ощущали, условно говоря. Вы себя с детства чувствовали человеком, который готов… По сути, это же люди, которые готовы отдавать. Есть люди, которые готовы брать, - и это ничего плохого. А есть люди, которые готовы отдавать. Вы изначально понимали, что, возможно, такое с вами случится или был какой-то переломный этап? Вас переубедили, вас какой-то телевизионный сюжет на это натолкнул или чья-то история. Как вообще информационно это внутри людей распространяется?

Евгения Аксенова: Да, скорее, чья-то история, потому что какое-то количество детей… То есть истории ко мне просачивались, я общалась с детьми из детских домов, у меня мама – работник системы образования, она тоже была в курсе. Но в какой-то момент я нашла блог приемной мамы, которая описывала этапы адаптации, и вообще что они пошли на такой шаг, взяли непростого ребенка. И я стала примерять на себя: могу я, не могу. И потом, на сайте отказников, увидела мальчика, который очень мне понравился, и я сразу как-то встрепенулась и попробовала позвонить, но его уже забирали на тот момент. У меня мысль отложилась: ну, вот раз этот конкретный ребенок ушел в семью, все хорошо. А потом у нас с мужем еще стали появляться дети, и мы чувствовали, что, в принципе, ресурс семьи позволяет расширять семью. И мы задумались, нам предложили пойти в школу приемных родителей. После того как мы прошли курс, мы поняли, что да, нам посильно. То есть примерили на себя уже более понятные вещи, то есть не просто приемный ребенок, что это такое, а с нами может быть то-то, то-то и то-то.

Лариса Павлова: Простите, а сколько вы учились приемной семье?

Евгения Аксенова: Два с половиной или три месяца. У нас были очень интенсивные занятия, то есть такой, достаточно обширный курс.

Галина Семья: И очень много тренингов было, да? И много тренингов было, практических занятий?

Евгения Аксенова: Да.

Николай Матвеев: Элина Юрьевна, позвольте спросить: вот в некоторых регионах единоразовые выплаты за усыновление ребенка до 500 тысяч рублей, если я не ошибаюсь, а где-то и того больше. Я очень люблю свой народ…

Галина Семья: С 40 лет – 1 миллион.

Николай Матвеев: Вот видите, 1 миллион. Не превратится ли это в систему заработка?

Элина Жгутова: Почему вы говорите в каком-то будущем времени? Это уже давно превратилось в систему заработка, к сожалению.

Николай Матвеев: Я просто не совсем владею цифрами, видите, я их неверно привожу, поэтому помогите мне понять масштабы проблемы.

Элина Жгутова: Вот вспомнили о том, что существовали, существуют до сих пор стараниями тех же выпускников: отстояли выпускники детские дома. Та система, которая была создана Макаренко, еще кем-то – прекрасная система. Когда она, конечно, не дала сбой в 90-е, она существовала. Это наша гордость была – система детских домов.

Николай Матвеев: Позвольте уточнить: а что вот в этой системе, созданной в Советском Союзе, было такого, что вот сейчас доблестно можно сказать…

Элина Жгутова: У нас было два пути: либо идти по пути совершенствования вот этих детских домов и приводить их к тому состоянию, в котором – вот говорил Валерий Владимирович. Либо вот сейчас брать и заставлять, мотивировать материально людей, в общем-то, не способных, если честно, воспитывать детей к этому. Я недавно имела беседу с Альбертом Анатольевичем Лихановым, который с 87-го года возглавлял всю систему наших детских домов и наблюдал все этапы ее становления. Так вот из разговора с ним мне стало понятно, что в обществе в нашем вот тогда, когда еще были не испорченные люди потребительством, они были готовы где-то 2% нашего населения к именно тому отношению к ребенку, которое предполагается.

Николай Матвеев: 60 ребят, одна воспитательница, две-три. Да элементарно ласки не хватит на всех на них.

Элина Жгутова: Вот, знаете, хватало.

Николай Матвеев: Я был в детских домах, где дети сидят и вот так раскачиваются.

Элина Жгутова: Да я же не закончила. Я же не говорила, что нужно брать за основу это, нужно было ее совершенствовать. Да, они, совершенно правильно, выходят социально неадаптированными.

Елена Альшанская: Что нужно было совершенствовать? Ребенка без семьи? Можно, секундочку, я вам отвечу. Что вы предлагаете совершенствовать? Жизнь ребенка без семьи должна быть как-то усовершенствована?

Элина Жгутова: Модель воспитания.

Елена Альшанская: Мир весь стоит на простых совершенно вещах…

Элина Жгутова: Можно я договорю? Вот у нас людей как художников, поэтов рождается определенное количество. Людей, которые готовы взять на воспитание ребенка, от сердца, их, может быть, сейчас 1%. Мы, выплачивая вот эти…

Галина Семья: Неправда.

Элина Жгутова: Я вам говорю, основываясь на статистике 30-летней давности.

Николай Матвеев: Ну, даже 1% - 1,5 миллиона человек.

Галина Семья: Ну да, это намного больше, чем детей в детских домах. Детей-то 100 тысяч всего.

Николай Матвеев: Неплохо, неплохо.

Элина Жгутова: Хорошо, да, возможно, что есть еще какие-то варианты. Мы сейчас мотивируем людей, которые совершенно не готовы к этому, которые берут это… Естественно, если бы им не платили деньги, они бы этого не делали.

Николай Матвеев: Просто, может, тогда лучше научиться выявлять, разделять тех мам, которые делают это ради денег…

Элина Жгутова: А как вы это сделаете? Потом вы будете получать вот эти случаи, когда убивают.

Евгения Аксенова: Почему вы такую высокую планку ставите?

Лариса Павлова: Между прошлыми детскими домами и нынешними. Вот сказала замечательную вещь Галина Владимировна: о том, что ребенок, лишенный материнского ухода до года, он отстает в развитии, и он после этого тратит все свои душевные силы на то, чтобы восполнить вот этот эмоциональный недостаток, который у него складывается. И мы… У нас, значит, была одна брошюра.

Николай Матвеев: Где-то я даже слышал – гормон стресса, как при бомбежке.

Лариса Павлова: Да, да, да. И даже мы видели, есть такая фотография мозга ребенка, вот только если там год, полтора начинают ему много любви, держат на руках, обнимают и так далее, он медленно начинает адаптироваться.

Николай Матвеев: Так при институциональной системе это же невозможно сделать.

Лариса Павлова: Посмотрите. Прежние детские дома. Кто попадал в детские дома? Дети, как правило, были в семьях. Очень мало было таких… дома ребенка, возьмем дальше. Они были из семьи. Либо это военные дети, либо, так сказать, потерявшие родителей в результате каких-то катаклизмах, то есть дети, которые знали мать, дети, у которых не было такого надлома внутри. А сейчас что? Сейчас берут люди разные (у нас же, как известно, идеологическое разнообразие), у нас кто хотите. Колдуньи, я не знаю, кто там, баптисты, православные, мусульмане – все цветы пусть цветут. Люди недобросовестные, человека на рентгене не просветишь, поэтому каждый берет ребенка себе в семью и воспитывает по своему образу и подобию.

Валерий Рязанский: Такие риски есть.

Лариса Павлова: То есть нет этой единой системы воспитания, которая закладывалась… Умение работать, умение трудиться.

Николай Матвеев: Я понял. Простите, друзья, я Галину Владимировну хочу спросить. Я так понимаю, смысл защищаться институциональной системе, есть, как минимум, денежный. Если есть дети, у вас есть зарплата. Есть у вас дети – на каждого ребенка выделяют немалые деньги. До 60 тысяч рублей, по-моему. И вопрос-то в чем: можно ли хотя бы предположить, что институциональная система защищается не потому что она хорошая, например, и в ней много всего позитивного, а только потому что десятки, а может быть, и сотни тысяч людей понимают, что они будут не нужны, они останутся без работы. И их работа не приводила ни к какому результату.

Галина Семья: Это вот вы сейчас говорите о сопротивлении персонала, в первую очередь.

Николай Матвеев: Персонала, да, управленцев.

Галина Семья: Если говорить о сопротивлении персонала, то там две основные причины.

Элина Жгутова: А какого персонала?

Галина Семья: Имеется в виду в детских домах при закрытии, когда прячут детей, когда уговаривают не ходить в семьи. Первая причина – это, действительно, боязнь потерять свое рабочее место, хотя сейчас вот эта вот реформа она предоставляет возможность детскому дому…

Николай Матвеев: Перепрофилироваться, да?

Галина Семья: Да, перепрофилироваться или взять дополнительные функции. Их очень много: и выпускников сопровождать, и семьи, и школы, и выявлять, и так далее. И вторая – это очень большое количество воспитателей искренне верят в то, что ребенку в детском доме будет лучше, чем в какой-то непонятной этой вот семье. Она такая хорошенькая, мы ей там бантики вязали, девочка воспитанная, а мы ее отдадим и непонятно, что будет.

Николай Матвеев: Можно уточнить? А вот говорят, детский дом – семья. Плохая семья или хороший детский дом? Что лучше-то?

Валерий Рязанский: Хороший детский дом.

Евгения Аксенова: Плохая семья.

Николай Матвеев: Тут надо нам в общей сложности понять… Просто насколько мне известно, дети даже из плохих семей рвутся в эти семьи от хороших детских домов.

Елена Альшанская: Что мы называем плохой семьей?

Николай Матвеев: Ну, извините меня, условно говоря: пьющие родители, бьющий папа, отсутствие нормального ухода.

Елена Альшанская: Плохая семья – там, где действительно нет…

Элина Жгутова: Сейчас плохой семьей признается многодетная семья, не имеющая достаточное количество…

Галина Семья: Неправда.

Николай Матвеев: Я прошу прощения, я вынужден всех перебить. Я всем предоставлю слово, но давайте сначала посмотрим сюжет. Мы же говорим о детских домах нового типа – давайте теперь… Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать. Внимание на экран.

- Я мечтаю о родителях хороших. Ну я не хочу бросать свою сестру, потому что моя сестра самая лучшая.

Это Лиза, ей семь лет. На самом деле, сестры у Лизы нет. Пока это только ее мечты. В детском доме "Молодая гвардия" она уже шесть месяцев. Попала сюда, после того как ее маму посадили в тюрьму.

Лиза ласковая, общительная, рада всем гостям и быстро привыкает к новым людям, вот только как бы она ни хотела, новые папа и мама забрать ее не смогут: маму Лизы до сих пор не лишили родительских прав.

Детский дом "Молодая гвардия" теперь называется Центр содействия семейному воспитанию. Дети живут в квартирах на несколько комнат. Квартиры здесь принято называть семьями. На весь дом таких шесть, в каждой живет не больше девяти человек. Здесь не разделяют детей по возрастам: малыши живут со старшими в одной комнате. Условия максимально приближены к домашним.

- Это моя комната, со мной живет мой друг Слава. И большой Максимов Макс тоже. Он сейчас спит.

Воспитанники ходят в обычные школы, во второй половине дня полдник, домашние уроки с воспитателем и кружки – рисование, музыка, спорт. У младших много игрушек и живой уголок.

- Здравствуйте, мои хорошие. Соскучились за выходные?

Директор детского дома Вера Глонти говорит, что дети здесь ни в чем не нуждаются, поэтому большинство не хотят в приемные семьи.

Вера Глонти, директор ГБУ ЦССВ "Молодая гвардия": "Они не думают о каком-то вот том будущем, которое наступит после 18 лет, а сегодня и сейчас им здесь спокойно, сытно, комфортно, разнообразно, удобно, уютно. Ну, наверное, каждый бы… поставь себя на наше место, что-то захотел бы в принципе менять от того, что вокруг хорошо. Если б что-то было плохо, да, что-то тревожило, обижали бы, еще что-то, то, наверное, они с радостью бежали".

Волонтер благотворительного фонда Вера Гоцелюк приезжает сюда три раза в неделю и так уже больше двух лет.

Вера Гоцелюк, волонтер благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам": "Мы тратим здесь много времени ради них и ничего не просим взамен. Видимо, вот эта история она сработала на детях".

Встречи с детьми – это не привычные мастер-классы, игры или торжественные вручения подарков. Это, в первую очередь, беседы. Волонтеры считают, что именно это самое ценное для таких детей: как организовать свой быт, приготовить еду, спланировать бюджет и как выбрать профессию. Всему этому трудно научиться в детском доме.

Вера Гоцелюк, волонтер благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам": "Проблема колоссальная с мотивацией, ее разбудить очень сложно, сложно найти какой-то интерес, сложно заставить принимать решения. Из разряда "что ты будешь есть?" люди говорят: "Я не знаю"".

Ира учится в 10 классе. В детском доме она живет шесть лет, в приемную семью уже не хочет.

- Выпущусь, там дадут квартиру, обустрою ее на деньги, которые тоже дадут. Ну и как-то я не знаю… я не думала об этом еще так глобально.

Задумываться о глобальном здесь не принято: еду приносят из столовой, а одежду заказывают воспитатели по каталогам. Ежемесячно детям выплачивают карманные деньги. Отпуск на море запланирован еще в начале года. Часто навещают детей и спонсоры.

- Ну не так чтобы все уже зажрались этим, но иногда да, дарят на Новый год, мы заказываем. Ну, есть определенная какая-то сумма: дают, допустим, четыре тысячи – ты выбираешь, что ты хочешь.

- А что значит "хорошие родители"?

- Хорошие – это значит, когда они детей хороших не обижают, не бьют. Когда они обижают и бьют, это уже какое-то… не родители, просто я не знаю, что они.

Николай Матвеев: Прошу прощения, у меня созрел вопрос. Валерий Владимирович, хочу спросить вас. Не знаю, разглядели вы в сюжете, но я его смотрю просто не первый раз, но мне показалось, я не уверен, что это так… Директор говорит: дети не хотят. А я вот представил: дети сейчас разойдутся, а что будет делать эта директриса? Ей, наверное, придется искать новую работу, зачем детский дом, где нет детей. Либо перепрофилироваться. Заинтересован человек в этом? Да нет, человек вообще в лишних телодвижениях может быть не заинтересован. Но я не очень верю в историю про то, что дети не хотят в семьи.

Валерий Рязанский: Правильно, любой ребенок, конечно, хочет в семью. Опять рассказываю конкретную историю, вот теперь я уже точно помню, что это детский дом-интернат №2 города Курска. Возникает абсолютно реальная ситуация: детей постепенно разбирают в семьи, в опеку и так далее, и так далее. Количество преподавателей в этом конкретном учреждении порядка, если я не ошибаюсь, порядка 64 человек. Количество детей на тот момент времени, когда возникла вот эта ситуация, было 24. На следующий год уже спрогнозировано, что там останется 12. И вполне естественно возникает вот этот конфликт интересов, он, этот конфликт, доходит до меня, я встречаюсь вместе с коллективом, приглашаю руководителя Управления образования. И вы знаете, тогда, когда вопросы решаются не компанейшиной, а вдумчиво, с интересом к решению вопроса не только по экономическим параметрам, дело сдвигается с мертвой точки. Действительно, против чего я категорически выступил, и меня поддержали и коллектив, и поддержал потом руководитель: ни один ребенок из оставшихся 12 в будущем не должен уйти из этого интерната в какие-то другие места. Он должен закончить свои 18 лет, до 18 лет он закончить должен процесс нахождения и обучения там, потому что там школа, компания, ребята, которые там в микрорайоне живут, у них свои уже интересы сложились.

Николай Матвеев: Простите, а ребенок, который в детском доме вырос, он должен учиться-то со всеми детьми или они…

Валерий Рязанский: Он со всеми вместе учится в школах.

Николай Матвеев: Это понятно, но а как должно быть, как лучше?

Валерий Рязанский: Конечно, в школах.

Николай Матвеев: Просто сейчас на форумах родители бьют тревогу, что…

Елена Альшанская: Я удивляюсь этим родителям уже много лет. Дети из детских домов учатся в школах, и нет никакого… Никто нигде не кричит: "Не чета, помогите там"…

Валерий Рязанский: Преподаватели. Какие аргументы, что нам делать? Ну, во-первых, перепрофилирование требует переобучения, это во-первых. Но во-вторых, нам в этой части немножко повезло, я имею в виду многим тем, кто работает в этих заведениях. Появилось большое количество новых учреждений, детских садов. Появилась возможность трудоустройства. Поэтому вот этот период вот этой боязни остаться без работы – он, на мой взгляд, он прошел.

Николай Матвеев: Я понял. Пожалуйста. Вы пояснить хотели что-то.

Евгения Аксенова: Ну, вы поднимаете вопрос про то, как общество реагирует на наших детей. И у нас учителя, врачи проходят постоянно повышение квалификации, но я не видела ни в одной программе упоминания о том, как работать с приемными семьями, как общаться с детьми-сиротами. И, когда спрашиваете, что нам мешало или что нам помогало принять детей в семью, вот сейчас сложности как раз на уровне принятия наших детей обществом. У врачей, у учителей, у каких-то помогающих специалистов – они не знают, как быть, потому что я уже говорила, что ребенок, переживший травму сиротства, он немножко другой. И для того чтобы он восстановился… Возможно, он никогда не восстановится. Но чтобы он восстановился, все люди, которые его окружают, включая педагогов, должны понимать, что человек травмирован, и как-то помогать ему сохраняться, его беречь. Вы говорите: общая школа, родители против. Действительно, против, потому что они не понимают нас, не идет разъяснительная работа. Что? Люди боятся: "А, он у вас из детдома, наверное, он какой-то не такой, мы лучше будем держаться подальше". И это, на мой взгляд, серьезнейшая проблема. И дети, которые не могут адаптироваться в обществе, отчасти потому что сейчас же есть программа, которая поддерживает детей после выпуска из детского дома. Им помогают и счета оплачивать, и как-то квартиру обставлять. Но общество все равно их отторгает.

Елена Альшанская: Слушайте, коллеги, а можно я все-таки возьму слово, потому что никак не получается встрять в ваш дружный разговор. Мне кажется, что мы говорим все время одни… Мы говорим ужасные вещи, их проговариваем, но не делаем выводы. То есть мы говорим, что дети выходят такие, которые там травмированы на всю жизнь, и всему обществу нужно как-то к ним приспосабливаться. Что когда они выпускаются из детских домов, им нужна прямо адаптация, чтобы он заплатил за свет. И при этом мы говорим: так это же хорошие детские дома, которые выпускают хороших детей. Мы должны понять, действительно, что по факту, по результату работы этой системы, она неэффективна. Это как факт нужно признать. И то, что было после войны, когда мы начинаем к этому опыту апеллировать, действительно, мы говорим там про других детей, про другие детские дома.

Николай Матвеев: Про другую страну мы говорим с другим дыханием, с другим отношением к жизни.

Елена Альшанская: Дело не в отношении к жизни, посмотрите, что было в детском доме: послевоенный ребенок чаще всего был изначально семейный, он действительно все получил.

Николай Матвеев: Да я к тому, что постановка на коммунизм и социализм, и если ты бы обособлялся в этом обществе, на тебя бы пальцем показывали, а сейчас обособление в тренде.

Елена Альшанская: Нет, не только, понимаете, при социализме есть расстройство привязанности, это вещь, которая с социализмом связана не напрямую. Но ребенок, во-первых, был в семье; во-вторых, он ходил в обычную школу. Вообще там была довольно сильная свобода передвижения: он ходил к своим родственникам, сидел там до вечера, приходил в детский дом. Это была другая система. Ту, которую мы знаем, она сформировалась в 60-70-е, это вообще другая история. И то, что мы получили сегодня, совершенно понятная история, когда мы калечим детей, потом нужно программа адаптации, потом их не принимает общество. Зачем делать с ребенком такое, чтобы потом его не принимало общество и ему, тем более, нужны программы адаптации?

Николай Матвеев: Ну, вот вы сказали по поводу школы. По поводу школы, смотрите. Приходит ребенок из детского дома, он приходит в обычную школу, видит, у кого-то дорогой телефон. У него на зимние вещи выделили деньги, а это, кстати, неоднократно бывало. На зимние вещи выделяют деньги, а он берет, себе такой же телефон покупает. Он же не понимает, что этот телефон ему мама, папа купили, а может, и понимает, но он хочет такой же. Как ребенка интегрировать в это общество и как обществу ребенка принять? Я не говорю о том, чтобы…

Лариса Павлова: Это немножко о другом.

Николай Матвеев: А о чем?

Лариса Павлова: Вы говорите немножко… Те же самые проблемы в семьях в родных. Дали деньги на кроссовки – он купил себе телефон. Давайте все-таки говорить о главном. Вот, коллега говорит о том, что цели…

Николай Матвеев: Так в обычной семье, если тебе не дали денег, у тебя их нет. А у этого парня есть деньги, насколько я понимаю.

Лариса Павлова: Цель у нас какая? Чтоб ребенок был счастлив, стал полноценным человеком, смог себя реализовать. Вот на ролик, обратила я внимание на что. Девочка говорит о том, что ну вот, приемная семья, непонятно кто они – родители или кто. Детдом оказывает услуги, приемная семья оказывает услуги. Вы думаете что, дети чего-то не понимают? Это тетя Наташа, которая оказывает услуги, воспитывает меня, и ей за это платят деньги.

Николай Матвеев: А если тетя Наташа становится другом, которого уже нельзя игнорировать?

Лариса Павлова: Хорошо, если становится другом. Но, минуточку, я хочу досказать. Я сталкивалась многократно с тем, что приемные семьи при всей привлекательности… Я не говорю, что нет, но это надо совершенствовать: и подготовку, и самих людей, психику, психологию человека, его мотивацию. Плюс дети страдают, когда он болен… А очень много из них больных детей – не обязательно ДЦП, это просто отклонения в развитии из-за недолюбленности. Сдают детей – и в 17 лет сдают, и в 10 сдают, и в 11 сдают. Из приемной семьи, где ребенок думал, что у него есть друзья там.

Николай Матвеев: Ну, о чем уже говорилось, что надо работать с семьями, чтобы ребенок не вынимался из семьи.

Лариса Павлова: Надо исключать вот это все. А вопрос социального сопровождения детей он крайне острый. Их надо на работу устраивать, у них должны быть специальные программы, у этих детей, даже из приемных детей. Пускай они ремесло получают.

Николай Матвеев: Все, я понял. Я обещал вам слово.

Элина Жгутова: Вот по этому детскому дому. Я была там неоднократно, это как раз та система мотивации, которая превратила нашу систему заботы социальную о сиротах в некую уродливую такую схему, по которой те же самые работники… Они теперь держатся за места как-то по-другому, наверное, у нас всегда было подушевое финансирование детских домов. И поэтому они крайне заинтересованы, отвечаю за слово "крайне", за помещение любого ребенка в детский дом. Вот я лично оттуда вывезла шесть детей, которые были незаконно туда помещены. Одни провели там неделю всего-навсего – я зато провела там семь часов, вот так беседуя. Вера Николаевна прекрасно…

Николай Матвеев: Что значит незаконно?

Элина Жгутова: Незаконно – это значит, когда мать… Хорошо, один случай: в 18 метрах живет семья – 7 человек, мать, отец, родные их дети. Они бедны, крайне бедны, это ТиНАО у нас округ. К ним приехала инспекция такая, сказала: "Так, у вас грязь, как вы тут живете вообще?" Приехала и у меня есть ролик, я его демонстрировала в Департаменте соцзащиты города Москвы, о том, как женщина свидетельствует, как насильно ее заставили подписать соглашение о помещении этих детей в детский дом. Ее пугали тем, что она детей не увидит совсем. Это было пять детей. Так вот семь часов мы провели в этом детском доме…

Николай Матвеев: Простите, еще раз уточню. Родную мать пугали тем, что она не увидит детей, - она подписала?

Элина Жгутова: Она подписала.

Николай Матвеев: Мою маму хоть обпугайте, она никогда не подпишет отказ.

Элина Жгутова: Вы не правы, это люди… Елена не даст соврать, что есть люди…

Елена Альшанская: Я могу сказать, да, к сожалению, те семьи, у которых дети оказываются в детском доме, - это, конечно, самые уязвимые семьи. Это не любая семья, которая в состоянии за себя постоять.

Элина Жгутова: Ваша мама, извините, наверное, социально адаптированная, а это -  бедные люди, которые ничего не могут.

Николай Матвеев: То есть люди уже уязвимы, и еще на эту уязвимость им давят? Друзья, я предлагаю вам еще один…

Элина Жгутова: И второй случай в этом же детском доме. Мальчик-аутист, которого приняли почему-то за Маугли городских джунглей, провел у нас здесь четыре месяца. И вот на дня забрали иск… прокуратура забрала иск из суда: мать оправдали полностью, но кто теперь заплатит ей, извините, за помещение этого ребенка. Так вот таких детей в этом детском доме, в этом, я имею в виду… думаю, что вся система так состоит. До 50% незаконно отобранных детей.

Николай Матвеев: Я предлагаю еще одну историю посмотреть, коль уж начали говорить о приемных семьях. Давайте вот один пример и дальше продолжим эту тему. Я прошу внимания на экран.

Утро воскресенья. Редкие моменты, когда эта семья в сборе. В будни все разбегаются по своим делам: родители – на работу, младшая Даша – в садик, старшие – Нелла и Гоша – в институт и колледж, а средняя Даша – в колледж. О большой семье Диана и Денис мечтали всегда, но даже и представить не могли, что буквально за три года она увеличится вдвое.

Диана Машкова, мама: "У нас было всегда такое понятное отношение, что ребенок без семьи не выживает. И мы уже достаточно четко поняли, почему, по каким причинам, когда нет близкого взрослого, нет развития, нет нормального восприятия окружающего мира, да никто не защитит элементарно".

После того как у них родилась дочь Нелла, Диана и Денис решили взять ребенка из детского дома, но сразу не сложилось: органы опеки десять лет назад отговорили их, ссылаясь на то, что в доме ребенка дети только с патологиями. Супруги вернулись спустя семь лет.

Диана Машкова: "В Москве нам сразу сказали: у нас только подростки, но это действительно правда. У нас 20 тысяч семей стоит в очереди на младенцев, но младенцев-то нет".

Вторую дочку нашли в Казани. Двухмесячная Даша появилась в их семье, когда старшей дочери Нелле было 14 лет.

Диана Машкова: "У меня, честно говоря, был какой-то испуг, наверное, и все. То есть я не почувствовала, что это вот мой ребенок, это все позже, через полгода где-то, действительно, наша. А сейчас уже просто неотделимая".

Спустя год после этого удочерения Денис и Диана вновь отправились в детский дом. И в их семье появилась еще одна девочка. И опять Даша. Диана случайно увидела видео-обращение в интернете.

Диана Машкова: "Даша искала семью, куда она могла бы в гости ходить. То есть она очень устала от детского дома".

Гостевой режим, когда семья приглашает подростка домой на выходные, продлился три месяца. Средняя Даша решила, что в детский дом она возвращаться не хочет. А еще через полгода появился Гоша. Он жил в том же детском доме, что и Даша. Взять 17-летнего подростка приемных родителей отговаривали.

Диана Машкова: "Сначала они, честно говоря, не очень нас приняли. Сказали, что он и от вас точно так же сбежит, вы что не понимаете, что этот ребенок неуправляемый. Он тоже так же будет и с вами поступать, как вот в той семье. Ну, поскольку мы уже решение приняли, мы просто кивали и говорили: ну, хорошо, значит, так и будет".

О проблемах Гоши приемные папа и мама знали. Он пристрастился к спиртному, воровал, прогуливал школу, сбегал из детского дома.

Диана Машкова: "Вот этих всех вещей вообще просто как рукой сняло, к счастью. За что мы ему очень благодарны".

После появления в семье маленькой Даши Диана открыла клуб "Азбука приемной семьи". Теперь она помогает другим таким же приемным семьям справиться с возникающими проблемами.

Диана Машкова: "Первое время они сидят на диване со своим телефоном и делать ничего вообще не хотят, и не собираются, и не понимают, что надо что-то делать. И еще смешной момент: они первое время пытаются из тебя, как из спонсора, вытягивать все материальные блага".

Диана уверена: жизнь в детском доме не подготавливает подростков к взрослой жизни. Обязанностей практически нет, учиться или готовить никто особо не заставляет, а представление о семье – из телевизионных сериалов. Подарки от спонсоров приносят только вред.

Диана Машкова: "Причем это не конфетка. Это айфон, айпад под Новый год взрослым детям дарят. Что они с этим делают? Идут за угол и продают, потому что у них до 40 подарков на Новый год".

Иждивенчество и инфантильность сохраняются у ребенка и после усыновления. У многих приемных родителей опускаются руки, и они возвращают детей. Но с подобными проблемами можно справиться.

Николай Матвеев: Вот я слышал такое выражение: "Хотите помочь – перестаньте приносить подарки". Как ребенка готовить? Понятно, что семью надо готовить к принятию ребенка, а как ребенка готовить к тому, чтобы он смог остаться в этой семье, как минимум?

Галина Семья: Вот в этой реформе, в 1481 постановлении Правительства, которые мы сейчас с вами обсуждаем, там впервые поставлены задачи перед детским домом, которых раньше никогда не было. Это подготовка к самостоятельной жизни, когда он станет выпускников, и подготовка ребенка к переходу в семью. То есть подготовка ребенка к семейной жизни. Это целые программы, в которых ребенка учат, что такое семья, как надо себя вести, что у каждого ребенка есть обязанности. Очень много разнообразных… Ну, не очень много, но есть очень неплохие программы по подготовке. И самое главное, что это теперь стало обязательным. То, что касается, мы все время здесь обсуждали родителей, что они плохие, что они берут из-за денег и так далее. Это задача, понятная всем, а тем более сейчас, когда стали давать большие деньги в качестве вознаграждения тем, кто принимает в свою семью ребенка с ОВЗ, ребенка-инвалида. И когда берут по три-четыре-пять, почувствовали вкус больших денег, знаете: это можно ипотеку оформить на квартиру, это можно кредит, а потом этих денег не хватает, да? Они приходят и говорят: "Дайте нам еще одного, нам не хватает денег". Или мне очень нравится, как иногда говорят: "У меня пустая комната есть, дайте мне ребенка". Так вот мы все время пытаемся найти те механизмы, которые все-таки позволяли бы это каким-то образом не допускать подобного рода людей.

Николай Матвеев: Простите, а если те, кто зарабатывают, если понять хотя бы – сколько, какой процент людей? И как понять, как выявить, что вот этот пришел…

Елена Альшанская: А я хочу сказать, что иногда это не так принципиально. Можно прийти с мотивацией "мне не хватает денег", он может понять, что он родитель.

Николай Матвеев: А может и не стать.

Елена Альшанская: Может и не стать. Это важный вопрос сопровождения, в первую очередь.

Николай Матвеев: Сколько, сколько таких?

Галина Семья: Я хотела сказать о механизме. Первое – это отбор. Второе – подготовка. Во время подготовки проявляются многие вещи. Но вся проблема в том, что по результатам подготовки ему нельзя отказать. Мы сейчас бьемся за введение обязательного психологического обследования.

Николай Матвеев: То есть это механическое все-таки действие?

Галина Семья: Поэтому мы сейчас пытаемся добиться введения обязательного психологического обследования. То, что мы написали над стратегией.

Николай Матвеев: Хорошо, отдали в семью. Дальше сопровождать-то как. Вот органы опеки, я понимаю, они заинтересованы в том, чтобы отдать в детский дом человека и больше его не контролировать. А в семью когда ты отдал, нужно же контролировать.

Галина Семья: Вы не поверите себе, что нет, органы опеки сейчас в этом не заинтересованы. О том, чтобы ребенка отдать в детский дом. У нас произошли два революционных, я бы сказала, таких стимула. Первое – это когда из закона "Об образовании" исключили детские дома как образовательные учреждения, и все массово из системы образования стали переезжать в соцзащиту. А второй принципиально – если раньше в Семейном кодексе устройством ребенка было усыновление, опека и попечительство и устройство его в организацию, теперь вот этой последней фразы там нет. По закону ребенок помещается в организацию временно до нахождения ему постоянного семейного устройства.

Николай Матвеев: Я прошу прощения, мы сейчас выйдем уже на блиц. У меня последний вопрос. Я хочу понять: в 17-м году количество детей старше 10 лет превысит процент 90. То есть мы имеем дело с подростковым сиротством. И насколько я понимаю, для такого ребенка мамой стать сложнее, чем другом. То есть это будет разговор двух все-таки взрослых людей, если брать такого ребенка. С какими проблемами мы столкнемся? Это блиц, это вопрос ко всем, я прошу по очереди.

Елена Альшанская: Начнем с того, что вообще количество детей уменьшается, потому что уменьшается количество детского населения. Это тоже нужно понимать. И мы сначала столкнемся с тем, что их будет мало, а потом начнет расти поколение, которое было в начало 2000-х бум. И у нас опять появятся.

Николай Матвеев: Сколько сейчас детей в детских?

Галина Семья: 62 тысячи.

Николай Матвеев: А было пять лет назад?

Елена Альшанская: Эти 62 тысячи в банке данных, те, которые нуждаются в семейном устройстве. Внутри учреждений, конечно же, больше. Там очень много, сто с лишним детей по заявлениям.

Галина Семья: Значит, давайте разделим: у нас в детских домах есть дети, которые имеют статус ребенка-сироты и есть те, которых родители добровольно отдали.

Елена Альшанская: Иногда добровольно, иногда условно-добровольно, это тоже нужно понимать. Это тоже проблема.

Николай Матвеев: Все ясно, все ясно. Пожалуйста.

Елена Альшанская: Так вот, возвращаясь к этой истории: у нас, на самом деле, уже должен быть другой подход к семейному устройству. Не только потому что подростки – это сложные отношения, но и потому, что тема, которая здесь мелькает, поднимается, словно уходит куда-то там подспудно, что у нас вообще исчезает историю про то, что, в первую очередь, этим детям нужно устройство обратно в их родную семью. Это сложнейшая история, тем более никого там не сопровождают, не помогают, очень часто те же самые родственники, которых у нас не обучают, не поддерживают… кстати, очень много возвратов из семьи родственников, которые не понимают, как им справиться, например, с тем же подростковым возрастом ребенка, племянника, внука, которого они взяли. У нас все эти проблемы назрели уже давно, что на первом этапе нам нужно заниматься, на самом деле, работой с кровной семьей, нам нужно перестать думать о том, что только семейное устройство является решением проблемы детских домов.

Лариса Павлова: Часто очень бывает, что новое – это хорошо забытое старое. И вот я хочу как бы перекликнуться с вами. Во-первых, дети ищут родителей, и не только в 17 лет, но даже и в 30, те, которые выросли без родителей. И американцы проходили исследования – все их ищут. Поэтому нельзя забывать о том, что есть усыновление, есть опека. И важнейшая проблема – работа с кровной семьей. Дяди, тети, племянники, сестры, дедушки, бабушки, которые должны этим ребенком заниматься. И именно им надо понимать, и они должны быть, может быть, приемной семьей.

Николай Матвеев: Спасибо.

Евгения Аксенова: Я хочу сказать, что, если ставить очень высокую планку требований и к приемным родителям, и к кровной семье, детей будет в системе больше. Планка должна быть адекватная, то есть если есть семья, которая заботится о ребенке и помогает ему, не надо требовать, чтобы мама с распахнутым сердцем любила, чтобы вы какие-то подтверждения получали того, что там вот все прям замечательно. Есть семья, которая заботится, - это лучше. Есть семья, которая пусть родители не очень следят за собой и за ребенком, но не пьют и не бьют. Это лучше, чем детский дом. То есть главное – это семья.

Николай Матвеев: Спасибо.

Элина Жгутова: Почему ко мне? Я с вами согласна абсолютно. Может быть, меня не так поняли. На сегодняшний день система профилактики социального сиротства, семейного неблагополучия превратилась в профилактику семейного благополучия. То есть внедряются в семьи, под видом неблагополучия изымают детей, и работает машину по помещению детей что в приемные семьи, что в детские дома – неважно. До 50% таких семей находятся в детских домах, подтверждаю. Так вот эту систему надо срочно лишать финансирования, иначе никакие психологические тесты не помогут нам избавиться от случаев типа "озер" и процветания ювенальной юстиции. Вот моя точка зрения.

Николай Матвеев: Спасибо. Понятно, спасибо.

Галина Семья: Лучше всего ребенку в кровной семье, я согласна со всем, что здесь высказывали. В 2006 году мы начали двигать возврат ребенка в кровную семью, нас встречали в штыки, а теперь это стало обязательной практикой. У вас вопрос был по поводу подростков. Вот вы не поверите, сейчас подростков хорошо берут в семьи. Для тех, кто готов взять подростка, для тех, кто готов взять сиблингов… У нас еще одна проблема, которую вы не затронули: сиблинги – это братья и сестры.

Николай Матвеев: В час мы не уместим все.

Галина Семья: Для тех, кто ОВЗ, сейчас разрабатываются специальные модули программ подготовки и программ сопровождения таких. Как раз рассматриваются такие вопросы. У нас сложилась своя собственная российская модель преодоления социального сиротства, и мы никакого западного опыта сюда не переносим.

Лариса Павлова: Складывается, складывается.

Галина Семья: Нет, она сложилась.

Николай Матвеев: Все ясно, это еще тема для дискуссии. Пожалуйста.

Валерий Рязанский: Если задать вопрос, что еще добавить в эту систему большую, которая действительно работает…

Николай Матвеев: Что делать с подростковым сиротством, есть ли в этом вообще проблема, скажите мне, пожалуйста.

Валерий Рязанский: Я думаю, что проблема такая есть, но я бы вернулся к истокам. Я бы занялся на сегодняшний день значительным повышением ответственности родителей, тогда, может быть, мы перекроем этот кран, через который поступает поток людей, поток детей в детские дома.

Николай Матвеев: Честно, мне добавить нечего. Только одно небольшое такое жизненное наблюдение: все-таки, мне кажется, детей больше тех, кто первым словом своим произнес слово "мама", нежели "детский дом" и прочее, прочее. И на это, мне кажется, стоит обратить внимание. Сегодня звучали мнения экспертов. Ни одно из них вам "ПРАВ!ДА?" не навязывает. 

В конечном счете вывод делать вам самим. Будьте с нами на ОТР. Пока!

Источник